— Едет к своим в Бруклин?

— Он не сказал. Вообще-то он в последние дни ведет себя как-то странно…

— Может, за что-то на тебя обижен?

Она пожала плечами:

— Не думаю, разве что злится, что я не сообщила ему свою оценку по биохимии.

Палмер попытался застать ее врасплох:

— А какую ты получила оценку?

— Я тебе уже сказала, Палмер, — отрезала Лора. — Неплохую.

Барни держал приемник на волне музыкальной радиостанции, пока шел сигнал. Казалось, это единственное радио во всей Новой Англии, которое в День благодарения еще не переключилось на рождественские песнопения. Поскольку он был совершенно один во взятом у Ланса «корвете», то мог вслух распевать «Гимн Благодарения», который помнил еще со старших классов школы.

Сегодня Барни окажется одним из немногих, кто проведет праздник не за семейным столом. Мама будет крайне разочарована, ведь она так надеялась, что он на праздник приедет в Бруклин. К тому же своим изменившимся планам он дал весьма лаконичное объяснение: «Надо навестить одного друга, у которого неприятности».

Из любопытства Эстел спросила, не девушка ли этот таинственный «друг», но Барни только сказал, что беспокоиться тут не о чем.

На северной оконечности Хартфорда он свернул с шоссе, после чего ему пришлось еще несколько раз съезжать с одной дороги на другую, всякий раз — на более узкую и примитивную. Наконец он преодолел узкую грунтовую дорожку, обрамленную голыми деревьями, и внезапно увидел перед собой открытое пространство. Метрах в ста впереди стоял роскошный дом во французском стиле. На солидных кованых воротах висела небольшая медная вывеска: «Стратфордский институт».

Барни вспомнилось его шуточное название — «Замок Психо». Ибо здесь обитала аристократия из умалишенных. Или плутократия. Поговаривали, что с пациентов тут берут почти по тысяче баксов в неделю. «Господи, — подумал он, — за такие деньги им должны выдавать смирительные рубашки из кашемировой шерсти».

Он отдавал себе отчет в том, почему пытается развлекать себя нескладными шутками. Он не раз слышал о тревоге, которая охватывает совершенно нормальных людей при посещении подобных заведений. Даже самые уверенные в себе испытывают противоречащее здравому смыслу беспокойство: им кажется, что их тут сочтут своими клиентами и не выпустят обратно на волю.

Подъехав к будке охраны, чтобы назвать себя, он увидел, что охранник жует индюшачью ногу, безразлично уставившись в мерцающий телеэкран. Увидев Барни, он принялся листать свой блокнот, оставляя на каждом листке жирное пятно.

— Угу, — Он кивнул. — Доктор Ливингстон с визитом к мистеру Истману. Проезжайте.

По телефону Барни сказал, что звонит из Гарвардской школы медицины, и это явно облегчило ему доступ в лечебницу.

У массивных деревянных дверей его встречала приветливая матрона, которая поздравила его с праздником и, по-видимому решив, что Барни знаком с заведением, объявила, что «молодой Истман» дышит свежим воздухом на задней лужайке и «доктор Ливингстон» может с ним там повидаться.

Барни кивнул и двинулся по длинному коридору с высокими потолками, но свернул не туда и вскоре оказался перед запертой железной дверью белого цвета. Заглянув в прямоугольное зарешеченное окошко, он увидел какое-то фантасмагорическое сборище пациентов. Они вертелись, потягивались, мычали, погрузившись каждый в свой собственный мир и, судя по всему, абсолютно не желая замечать чье-либо присутствие. Картина напомнила ему кадры из фильма Феллини. Только эта фантасмагория была вполне реальной. «Господи, — подумал он, — неужели и Мори здесь?»

— Чем могу вам помочь? — окликнул суровый женский голос.

— Я… я из Гарвардской школы медицины, приехал навестить молодого Истмана.

— Но здесь-то его нет! — объявила медсестра с негодованием.

«И слава богу!» — подумал Барни.

— Мне сказали, он на задней лужайке. Не подскажете, как туда пройти?

Она показала ему направление. Барни кивнул и заспешил прочь, от души надеясь, что охвативший его испуг не отразился на лице.

Мори он нашел на большой и безлюдной каменной террасе с выходом в огромный, идеально ухоженный сад. Он смотрел на солнце, садящееся за горы Таконик.

— Привет, Мори! — негромко позвал Барни.

— Здравствуй, Барни, — безжизненным тоном ответил приятель, не поворачивая головы. — Спасибо, что приехал. Солнце удивительное, правда? Как будто Господь опускает блестящую медную монетку в прорезь автомата, чтобы купить нам небо, полное звезд.

Он так и не обернулся.

— Чудесная метафора! Ты должен ее записать.

— Я больше не пишу, — пробурчал он.

Поскольку Мори по-прежнему не поворачивался к нему, Барни обошел его кресло и облокотился о перила террасы. Теперь он понял, почему его друг так зачарован небесным светом: его глаза были как выжженные электрические розетки. Барни содрогнулся.

— Как дела в Гарварде? Обо мне кто-нибудь вспоминает?

— Все довольно однообразно, ты знаешь. И по тебе я действительно скучаю, Мор. А в твою комнату поселили такого зануду!

— В моей комнате кто-то живет? Я думал, они ее забьют досками или объявят какой-нибудь карантин, чтобы никто не заразился…

— Перестань на себя наговаривать! — оборвал Барни и положил руку Мори на плечо. — Спорим, ты уже к весне будешь с нами!

— Не надо мне вешать лапшу на уши! Я теперь здесь до конца дней.

Барни взглянул в эти ужасающе пустые глазницы и подумал: «Бедолага выглядел лучше, когда заговаривался. По крайней мере, тогда он был живой!»

— Эй, перестань, уж мне-то поверь! Я уже на одну восьмую врач. Все у тебя будет в порядке, Мор. Ты выйдешь отсюда и станешь новым Джоном Китсом, как ты и хотел.

— Китс умер в возрасте двадцати шести лет.

— Ах да, — спохватился Барни. — Ну, это я неудачный пример привел. Но ты меня понял.

Воцарилась тишина. «В чем дело? — удивлялся Барни. — Ведь он отлично знает, что я имею в виду. Почему он не позволяет мне себя приободрить? Почему с такой настойчивостью тянет меня за собой в пропасть? И почему вообще просил меня его навестить?»

Несколько минут прошло в молчании. Потом Мори каким-то потусторонним голосом прошептал:

— Меня тут поджаривают.

— Что? — Барни понял, о чем шла речь, но не хотел в это верить.

— Доктора называют это ЭСТ — электросудорожная терапия, — пояснил Мори все тем же безжизненным тоном. — Мой товарищ по палате называет это «жаркой». Ты знаешь эти машины, которыми они плавят тебе мозги.

— Шоковая терапия? Ты хочешь сказать, что к тебе применяют шоковую терапию?